Петр Аксенов

В атмосферу аристократии времен российской монархии Петр Аксенов был погружен с детства. И уже в раннем возрасте увлекся историей, музыкой, литературой и искусством. Большой творческий путь Петра от художника до фотографа привел к ювелирному делу и желанию возрождать дух царской эпохи. Петр Аксенов, как истинный амбассадор исконно русской культуры, вернул ушедшие традиции светских балов и аристократичных раутов в Петербурге. Редакция GREY CHIC Magazine отправилась в чудесный салон-квартиру Петра Аксенова, чтобы познакомиться с ним лично.

П.: В этом городе сложилось несколько важных для меня в жизни вещей: духовные ценности, творчество, культура. Именно здесь прошли важные моменты моего детства. Мы часто приезжали с мамой и снимали дачу под Петербургом. Помню, как в юношестве посещал дворцы Павловска, Петергофа, Царского Села, Гатчины, Ораниенбаума. Безусловно, эти путешествия наложили особый отпечаток на мою жизнь. Когда ты взрослеешь, появляется ностальгия по окрестностям, где проходило детство. Петербург тогда был для меня заветным местом, возвращения в которое я ждал каждое лето.

У всех нас в детстве были разные увлечения, но мои отличались от интересов других детей. Меня привлекали дворцы, парки, интерьеры, архитектура, мебель и костюмы. Я всегда тяготел к изучению этих вещей. Ни в одном другом городе, кроме Петербурга, этого нет в таком изобилии. Я решил пожить здесь и посмотреть, смогу ли остаться, и, оказалось, я довольно быстро укоренился, понял, что никуда не хочу уезжать. Петербург — особый город в России, который обладает самобытным духом — русским и в то же время европейским. Он, как сохранивший исторический облик, культурный и просвещенный город Европы XVIII–XIX века.

В Петербурге оживает вся русская литература. Советское время его не так тронуло, как Москву, которая, в свою очередь, изменилась до неузнаваемости. Аутентичности старой Москвы, к сожалению, не осталось. А в Петербурге воздух проникнут историей и культурой дореволюционной России. Мне близка эта атмосфера, и я бы хотел отражать ее в своем творчестве. Петербург наполнен парками, садами, каналами, реками, островами. Я постоянно ощущаю связь с природой. В Москве я такого не испытываю, даже несмотря на то что ее облагородили, посадили много деревьев, сделали бульвары.

О.: Ваш ювелирный дом и квартира расположены недалеко от Дворцовой площади на Адмиралтейской набережной. Это настоящее историческое место, пропитанное духом царской эпохи, идеально для вдохновения и творчества. Какие обстоятельства поспособствовали тому, что вы поселились в этом доме?

П.: Так сложилось, что эта квартира выбрала меня и сыграла важную роль в решении остаться в Петербурге. Раньше, когда я приезжал в гости, то останавливался именно здесь, в квартире друзей. Сейчас у меня есть загородное место уединения в Царском Селе, где я стараюсь проводить выходные. Днем я занимаюсь наукой, историей, читаю книги в своем небольшом кабинете, а по вечерам гуляю в парке.

П.: Мы с вами находимся в историческом доходном доме золотопромышленников Рукавишниковых, который был создан по проекту архитектора Александра Красовского. Именно в этих стенах свое детство провел великий русский писатель, номинант Нобелевской премии Владимир Набоков. Кроме того, в этом доме проживали такие гении русской культуры, как Петр Ильич Чайковский, Герман Августович Ларош, а также ученый и потомок известного рода Борис Голицын.

С этим местом у меня связаны одни из лучших воспоминаний после переезда из Москвы в Петербург. В этой квартире я прожил последние три года, и сначала я приглашал сюда друзей, так сказать, на чашку чая и приятную беседу, но в какой-то момент все это преобразилось в светский салон. Теперь тут собираются не только мои друзья и близкие по духу люди, но и клиенты нашего ювелирного дома. Наверное, этому поспособствовала и история самого дома, его прежних жильцов, и, в некотором роде, интерьер, который то и дело менялся. Не буду лукавить и скажу, что с детства меня привлекали дворцовые интерьеры и я действительно хорошо их знаю, поскольку постоянно изучаю убранства аристократических резиденций. В Москве моей любимой резиденцией точно можно считать Останкино — известное имение графов Шереметевых, ну а в Петербурге это, конечно, Павловский дворец.

Над камином в неоклассическим стиле, изготовленным специально для салона компанией «Паллада», я повесил портрет столь почитаемого мною последнего русского императора Николая II. Кстати, портрет уникален тем, что взгляд императора зорко следит за вами, в каком бы месте комнаты вы ни находились. Картина принадлежит кисти московского художника Владимира Черного, также известного написанием икон, созданием интерьеров для православных храмов и светских построек.

Бюст Ареса — это воспроизведение римской копии с греческого оригинала IV в. до н. э. из Царского Села. Изначально он был приобретен И. И. Шуваловым в Риме в 1771 году, а позже изготовлен в реставрационной мастерской «Наследие». Следуя примеру русских аристократов прошлых столетий, у которых, поверьте, есть чему поучиться, я приобретаю не только оригиналы живописи или скульптуры, но и копии. Точную копию картины великого русского художника Тимофея Неффа «Ангел», написанной в 1830 году на всегда актуальный сюжет «Апокалипсиса», создали для меня выпускники Академии художеств И. Е. Репина.

Отдельно хотел бы отметить, что я всегда очень тщательно выбираю текстиль для портьер и обивки мебели. Ниши, которые некогда вели в бальный зал, теперь украшают ткани, созданные дизайнером и моей близкой подругой Ольгой Томпсон.

Не могу представить ни свой дом, ни теперь салон без музыкальных инструментов. Это пианино марки Paul Bredner досталось мне по наследству из одного из залов Аничкова дворца.

П.: Люди приходят к этому разными путями. Я воспитывался в среде, где сохранялась атмосфера аристократии времен российской монархии. Мне прививали ее ценности с малых лет. Дом украшали портреты великих князей, хранилось столовое серебро, предметы антиквариата и собрание художественной литературы. Мы с мамой часто ходили на концерты и выставки. Это была часть моей жизни. Безусловно, случались моменты, когда хотелось окунуться в современный мир. Возможно, это было ошибкой молодости. Но с другой стороны, если бы я не попробовал, то не вернулся бы к истокам русской культуры.

В 90-е годы, когда Запад начал активно влиять на Россию и появилась возможность путешествовать в другие страны, я отправился за границу. Там мне удалось достигнуть определенных успехов, работая в ведущих глянцевых журналах. Я делал съемки с мировыми фотографами в Париже, Нью-Йорке, Лондоне. Работал художником и стилистом, посещал Недели моды. Организовывал разные международные проекты и выставки в Милане и Париже. Я был гражданином мира и чувствовал, что живу полноценной жизнью.

Получив огромный опыт, я понял, что мне наскучил подобный образ жизни. Я не видел дальнейшего развития. Спустя какое-то время мне захотелось вернуться к корням, и я обратился к воспитанию и образованию, которые получил в детстве и юности. Так, я загорелся мыслью о возрождении духа, традиций и эстетики дореволюционной России.

О.: В советское время ваша семья переехала из Москвы в Козельск, где расположена Оптина пустынь — монастырь Русской православной церкви, где ваша мама реставрировала и писала иконы. Какая-то часть вашего детства прошла в стенах храма. Сложно ли было в столь юном возрасте оказаться в непривычной среде?

П.: Никаких особых сложностей не возникало. Иногда появлялись мысли уехать в Москву и остаться там. Конечно, мальчику, привыкшему к жизни в столице, в провинции было не совсем комфортно. Но я осознавал плюсы переезда. С одной стороны, работа мамы — ее пригласили восстанавливать монастырь Оптина пустынь.

Оптина пустынь — место, где процветало старчество. Именно это притягивало многих известных людей Москвы и Петербурга. Здесь собиралась вся культурная Россия. В то время как раз пошла волна, когда многие стали посещать храмы и церкви, интересоваться религией и историей. К нам приезжали реставраторы из Эрмитажа и Академии художеств, которые занимались восстановлением живописи. Мне удавалось пообщаться с ними и научиться чему-то новому. Я никогда не чувствовал себя обездоленным. У нас был очень красивый дом около монастыря и личный проигрыватель с большой коллекцией пластинок Баха, Моцарта, Гайдна, Глюка, которые я любил слушать. При монастыре я встречал паломников, показывал им, где можно остановиться и разместить вещи.

Козельск — знаменитый в историческом значении город. Здесь, в военном городке, я учился и ходил в музыкальную школу. А летом мы все вместе организовывали большие лагеря около монастыря — жгли костры, пели песни и собирались вместе. Не было такого, что я попал в суровый монастырь, который был отрезан от мира.

П.: В детстве я жил по книге Шмелева «Лето Господне», поэтому принимал все закономерно и естественно. Иногда, конечно, я испытывал дискомфорт, когда в школе надо мной смеялись и называли белой вороной из-за того, что я не был октябренком и пионером. Но я считал это, скорее, преимуществом, доказательством того, что я отличаюсь от своих сверстников, что обладаю яркой индивидуальностью. К тому же всегда находились одноклассники, которые вставали на мою защиту.

Я был погружен в религию с детства. Моя мама воспитывалась в православии, ее семья никогда не признавала советскую власть, а папа был диссидентом. Возможно, его вера в какой-то период жизни не совпадала с маминой, которая передалась ей по наследству от дедушки с бабушкой. Несмотря на то что отец вращался в творческой среде и выступал против советской власти и режима, он всегда посещал церковь.

В более взрослом возрасте я стал много путешествовать по Европе и Америке. Но каждое воскресенье, независимо от того, в какой точке мира находился, я обязательно шел в церковь. Я хорошо знаю храмы Нью-Йорка и Парижа, самый любимый — на улице Rue Daru. В тот период я надолго не задерживался в храме: молился, виделся со знакомыми и бежал дальше по своим делам. Сегодня я провожу много времени в Федоровском соборе и обычно не слежу за временем. Наверное, в тот момент я не до конца понимал важность этих вещей. Работа казалась существеннее религии. Потом пришло осознание и желание зайти в храм не потому, что я был воспитан в православии и так полагалось поступать, а потому, что это стало личной необходимостью.

П.: К ювелирному делу я пришел благодаря признанию в мире моды и фотографии. Я захотел заниматься тем, что будет непосредственно связано с русской культурой. Вдохновившись творчеством Тима Бертона, я, в качестве фотографа, создал красивый готический и современный проект «Русские сказки». Во время съемочного процесса мы нашли актеров, декорации, костюмы и площадку с необычным интерьером. Для завершения общей картины не хватало только ювелирных изделий. В то время у нас был инвестор, и именно он предложил мне создать украшения. Я подготовил эскизы, и первую коллекцию мы отправили на изготовление в Таиланд. Безусловно, это не соответствовало тому качеству, которое присутствует в изделиях сейчас. К тому же в тот период у меня не было необходимого образования. Но это событие стало решающим шагом.

«Русские сказки» пробудили во мне интерес к ювелирному искусству. Наблюдая успех первой коллекции, я решил создать еще украшения. Сначала начал сотрудничать с мастерами в Москве, потом — в Костроме. Постепенно все мои успешные начинания в различных сферах: дизайн интерьеров, фотография, реклама, публичные мероприятия, участие в строительстве ресторанов, создание имиджа для людей — ушли на второй план. Я стал отказываться от других проектов. Они перестали приносить мне удовольствие, все казалось бессмысленным. Я раньше никогда не говорил об этом в прессе, но у меня есть ощущение, что ювелирное дело меня выбрало и поглотило.

П.: Ювелирному мастерству я научился не сразу. Долгое время я применял знания и опыт, полученные благодаря художественному образованию: работал над эскизами, которые затем передавал мастеру-ювелиру. Но в какой-то момент я понял, что не смогу создать идеальное, по моему мнению, изделие, поскольку недостаточно разбираюсь в тонкостях ювелирного мастерства и внутреннего устройства бизнеса. Я отправился в Кострому, где нашел производство, и шаг за шагом начал осваивать ювелирные навыки.

Я увидел все технологические процессы изнутри: огранку камней, закрепку, работу литейной мастерской, как создается 3D-формат и этап полировки. После этого я стал по-другому выстраивать отношения с ювелирами и мастерами. Когда я объединил творчество с практическими навыками, то стал художником-ювелиром, до этого момента я считал себя просто художником. Если говорить непосредственно о процессе создания драгоценных изделий, то он не кажется слишком вдохновляющим, пока не получишь конечный результат. Момент, когда видишь сотворенное тобой украшение, каким-то образом меняет сознание.

П.: Не могу сказать, что мы применяем много техник. Все зависит от того, какое изделие создаем. Если мы работаем над церковным заказом, то используем старинную русскую технику — скань. В имперские коллекции внедряем драгоценное изделие — камею и камнерезное творчество. Ювелирное искусство — это такой процесс, где с легкостью можно все смешивать и работать на контрасте. Например, камея хорошо вписывается в винтажный и современный стили.

Я стараюсь экспериментировать и создавать более доступные изделия, также работал Фаберже. Он не боялся брать предметы народного быта и украшать их драгоценными камнями. Это было новаторством. Много лет назад ювелирные изделия из эмали ассоциировались у людей исключительно с дешевым обрамлением, наподобие финифти ростовской. Мы решили показать, как иначе могут выглядеть такие украшения, и начали изготавливать серьги-ландыши классической формы, инкрустированные бриллиантами. И это сработало — серьги пользуются неплохим спросом у клиентов.

Мне бы хотелось и дальше развивать свои навыки. Особенно меня привлекают сложные техники уровня high jewelry, к которому, надеюсь, я вскоре приду. Проблема любой творческой работы заключается в поиске хороших мастеров, которые не боятся браться за нестандартные вещи. Многие выбирают понятные и простые заказы, а вот чтобы создать эксклюзивные предметы, нужно проделать адскую работу с человеком и объяснить ему, что конкретно ты хочешь увидеть в итоге.

Наши мастера живут по всему миру. Резьбой по камню занимаются в Петербурге и Москве. В Костроме и Москве хорошо делают роспись эмалью. До периода пандемии и сложных отношений с Западом многие заказы мы изготавливали в Германии. Там есть мастера, способные выполнить изделие любого уровня сложности. В Петербурге пока не могут обеспечить подобное качество. Вотчина ювелирного искусства находится в Костроме. Здесь в каждой семье кто-то учился в ювелирном училище или работал на ювелирном заводе. Как говорится: «В семье не без ювелира».

П.: К тому моменту мы уже стали ювелирным домом с собственным аутентичным имперским стилем, но хотелось попробовать что-то еще. Сотрудничество с кинематографом вывело нас на новый этап. Первый опыт коллаборации был с сериалом «Камелот» с Евой Грин в главной роли. Мы познакомились в Петербурге на фестивале «Белые ночи», я был стилистом съемки и не постеснялся показать украшения, сделанные для проекта «Русские сказки». Актрисе они очень понравились. Можно сказать, что мои украшения оказались у Евы Грин еще в начале моего пути. Потом, через какое-то время она использовала их в сериале «Камелот».

Благодаря сериалу на нас вышел художник по костюмам фильма «Война и мир» и предложил создать украшения. Это была большая серьезная работа, которая меня вдохновила и впечатлила. После съемок фильма меня посетила мысль проводить светские балы. Неожиданно у меня случился творческий подъем, реклама и выход на международные рынки. По всему Нью-Йорку висели постеры и огромные баннеры с актрисой Лили Джеймс в образе Наташи Ростовой, на которой была надета наша тиара Lily James. Я давал интервью многим западным журналам, в том числе американскому Vogue. Продажи и узнаваемость ювелирного дома значительно выросли. Я постоянно ездил в Нью-Йорк и организовывал салоны, где презентовал наши украшения публике. Несомненно, это был мощный старт и определенный опыт.

П.: Мне нравится опера периода Серебряного века, когда русские великие художники: Коровин, Бакст и Врубель — работали для театра, создавали декорации и костюмы. Все это являлось частью прикладного искусства. Одно дело, когда ты пишешь картину и потом она висит у тебя на стене. Другое — когда создаешь то, что дает жизнь целому произведению. Хороший вопрос — для какой художественной истории я хотел бы создать костюмы. Если говорить про оперу, то мне по душе «Война и мир», «Борис Годунов», «Садко», наверное, что-то исконно русское, сказочное. Мне было бы интересно получить такой опыт.