Петербургский театр в традиционном его понимании — это монументальное здание с роскошным интерьером имперских времен. Однако расположившийся за Черной речкой одноименный театр едва ли вписывается в эти каноны. Среди других его выделяет интерес к переосмыслению собственной истории и осознание ее ценности в контексте передающихся из поколения в поколение традиций и репертуара, сочетающего в себе постановки разных эпох. В театре — небольшая сцена и уютный зрительный зал, камерность которого позволяет смотрящему «уловить» каждую эмоцию актера, полностью погрузившись в атмосферу происходящей театральной магии.
Приехав на Пионерскую, редакция GREY CHIC Magazine отправилась в самый старый негосударственный театр Петербурга, чтобы побеседовать с его художественным руководителем Сергеем Олеговичем Гвоздевым и директором Анатолием Жуфравлиным в первую очередь как с актерами, влюбленными в свое дело и посвятившими ему жизнь. И узнала, как коллективу удается сохранять интерес искушенного зрителя и многолетнее наследие театра, насколько театралы суеверны и важно ли обновляться спустя десятилетия.
Сцена из спектакля «Умфолози», 1988 г.
А.К.: Что из себя представляет профессия художественного руководителя? Как выглядит ваш типичный рабочий день в театре?
С.: Знаете, у нас немного другой театр. Да, я художественный руководитель, но в театре есть некий художественный совет, который все решает. У нас не авторитарное производство, и мы договариваемся, пытаемся что-либо согласовать, совместно принять правильное решение. Что касается рабочего дня, то бывает по-разному — он может начаться рано или, наоборот, поздно, так же и закончиться. У нас нет нормированного рабочего дня, но спектакль должен состояться в любом случае.
А.К.: Ваши артисты совмещают в себе сразу несколько амплуа — декоратор, художник по костюмам, актер. Насколько это тяжело?
С.: С одной стороны, это, наверно, плохо. С другой стороны, каждый из нас разбирается во всем, что связано с театром. У нас монтировщик или звуковик знает спектакль изнутри гораздо лучше, чем приглашенный артист. Поэтому в чем-то помочь или подать в нужном месте реквизит — это тоже наша деятельность. В основном, мы все актеры, но еще занимаемся техническими и административными проблемами.
А.К.: Вы работаете в театре с 15 лет, верно?
С.: Я нахожусь в театре с начала его истории – мой отец был основателем. Моя первая роль была в третьем классе. Это нельзя было назвать работой, скорее вид досуга. А позже, да, я начал полноценно работать в его стенах. Но признаюсь честно, не помню, когда это случилось. В то время в театре было четыре ставки: художественный руководитель, уборщица, гардеробщица и кочегар. Я занимал должность последнего.
А.К.: За четыре десятилетия наверняка было много всего — как удачные, так и неудачные моменты. Расскажите, случалось ли театру терять популярность среди зрителей? Как вам удалось ее возродить?
С.: Знаете, есть периоды. Какой театр сейчас может противостоять дачным участкам? Как только начинается хорошая погода, то у нас идет спад зрителей. Есть некоторая сезонность, но нам грех жаловаться.
А.Ж.: Когда мы сюда переехали, было непросто, потому что новое место — это всегда проблема. О нас никто не знал, и возможностей как рекламных, так и финансовых не было, поэтому мы начинали тяжело. Бывало, что играли для пяти человек в зале. Происходило все не сразу. Это заняло довольно продолжительное время, чтобы театр стал таким местом, куда идут люди, зная, что тут хорошие спектакли, и им будет хорошо.
С.: Раньше интернета не было. Поэтому, что касается рекламы, было совсем сложно. Негосударственный театр вообще никуда не пускали — ни на расклейку афиш, ни на фестивали.
А.К.: Ваш театр достаточно много гастролировал за рубежом — Германия, Франция, Чехия и другие. Были ли культурные особенности, которые вас шокировали или, наоборот, удивили? Насколько зарубежный зритель отличается от петербуржца?
С.: Мы все-таки русскоязычный театр. Поэтому где бы мы ни были, играли для русскоговорящей публики, либо привлекали переводчиков. Не было такого, что те проблемы, которые понимает наш зритель, не понимает иностранный. Но было наблюдение, что дети в Германии более восприимчивы к чуду и театральным эффектам. Наши дети все же более искушенные.
А.Ж.: Мы не ездили в экзотические страны, например, в Китай или Индию, где совсем другая культура. В европейских странах у нас не было глобального ощущения того, что мы попали в иной мир с другими реакциями. Там, где смеются у нас, смеются везде. Какие-то нюансы, конечно, есть, но это, подобно нашему театру — есть разные зрители и залы. Вдруг могут хохотать весь спектакль, а может быть гробовая тишина. Это зависит от разных факторов, социальных и возрастных. Так как мы играем на русском языке, то, естественно, приходит публика, которая воспитана на русском театре. Может, если бы мы играли для французов или англичан, так скажем, настоящих, то были бы другие реакции.
А.К.: Даже спустя 40 лет вам удается поддерживать интерес искушенного зрителя северной столицы. В чем кроется секрет успеха? Это репутация, актерский состав или, может, репертуар?
С.: Это совокупность, но нам кажется, как только что-то трогает нас, то это трогает и зрителя. Иногда спектакли приходится снимать, хотя очень жалко потраченного времени и сил, но бывает, просто что-то не складывается.
А.К.: Было ли такое, что вам очень нравилось, а публике, наоборот, нет?
С.: К сожалению, нам пришлось снять два спектакля — «Мрамор» Бродского и «Наука любви» Овидия. Но это только наша вина, и значит что-то мы не смогли.
А.Ж.: Рецепта, как поставить спектакль, который обязательно будет продаваться, нет. Можно взять название, которое у всех на слуху, но при этом ничего происходить не будет. Бывает такое, что, наоборот, никому не известная пьеса вдруг выстреливает. Надо рассчитывать на себя и собственное понимание, но это тоже не всегда срабатывает. Иногда нас что- то интересует, а зритель не реагирует.
А.К.: А «хитовые» постановки — это какие? Произведения русской классической литературы или что-то другое?
А.Ж.: Например, «Над пропастью во ржи» у нас идет уже двадцать лет. Куча составов поменялось. Спектакль как шел, так и идет в разных театрах с разной степенью успеха, а у нас держится. Мы уже думали, что, все, пора заканчивать. Тем более, что играют там все-таки подростки, и взрослеющие артисты выбывают из процесса. Тем не менее это наш спектакль, который продается в любое время — всегда полный зал, дорогие билеты. Для нас это тоже загадка, но наверняка начинает работать какое-то сарафанное радио.
А.К.: У вас достаточно разнообразная афиша. Как вы решаете, какие произведения будут поставлены на сцене? Это тоже результат коллективного обсуждения?
С.: Да, если нас это трогает, есть интересное режиссерское предложение, но у нас нет предпочтений — классика, русская или зарубежная.
А.Ж.: У нас в театре есть спектакли не только наши. Есть что-то, что мы просто увидели и затем пригласили к нам играть, потому что это соответствуют нашему видению и пониманию. В частности «Записки врача» — спектакль, который был поставлен вне театра. Еще мы ориентируемся на зрителей, которые «голосуют рублем». Если спектакли начинают уходить в минус, то приходится их убирать. Мы тоже не можем играть то, что плохо продается. Конечно, это касается и наших спектаклей.
А.К.: Считаете ли вы, что театр — это искусство, которое требует возрождения? Или это все-таки культура, которая будет актуальна всегда?
С.: Мне кажется, что театр всегда был жив. Тут вопрос, скорее, во времени и конъюнктуре.
А.Ж.: Это диктует время, и отчасти влияет ситуация в стране. Когда-то театр очень востребован, иногда не до него — в 90-ых люди выживали, и поэтому залы пустовали. В советское время зрители, наоборот, очередями стояли в БДТ. Но это вина театра, если он перестает отвечать на актуальные вопросы. Бывает по-разному, но он все равно живет. Театр для меня как человек и живой организм — все очень индивидуально и зависит от того, что происходит вокруг. Нужно не просто читать текст по ролям, а говорить о том, что волнует зрителя. Внутри ты должен иметь право выйти на сцену и поделиться чем-то, что вызовет эмоции — развеселит, удивит или огорчит. Если это происходит, значит случается чудо. Говорят, что театр живет 12-15 лет, а мы, прожив сорок, пытаемся обновляться, отражать повестку дня и поддерживать себя в таком состоянии, чтобы нам было, что сказать, а не просто рассмешить, посчитать деньги и готовиться к следующему спектаклю.
С.: Театр — это постоянный поиск выражений и высказываний мысли, поэтому все время надо себя подбадривать. Как один из способов, мы на протяжении десяти лет делали фестиваль «ArtОкраина». Со всего мира к нам приезжали небольшие коллективы. Конечно, это давало столько энергии и заряда, потому что был такой творческий обмен мыслями.
А.Ж.: По-другому нельзя. Иначе ты погибнешь.
А.К.: Вы сказали, что необходимо постоянно обновляться и вносить изменения. Что изменилось с того момента, как ваш отец занимался театром, и когда пришли вы? Что осталось с тех пор?
С.: Это болезненный вопрос. Было потрачено много сил, чтобы просто все это сохранить, и один из самых важных вопросов, насколько хорошо это удалось. Мы пытаемся отражать дух театра через его спектакли, например, «Капитанская дочка» идет уже двадцать пять лет. Мы хотим, чтобы здесь было хорошо и интересно. Может, мы используем немного другие способы. У нас есть еще масса внешних проблем, с которыми приходится бороться, поэтому это тоже накладывает некий отпечаток.
А.Ж.: Я могу сказать со стороны. Мы другое поколение, у нас немного другие взгляды и иное понимание театра. Время меняется, и нельзя оставаться в двухтысячных годах. Не значит, что надо слепо следовать всему новому, но в любом случае это уже не тот театр, который был в девяностых, когда мы только начинали. Мы другие и устроены уже иначе. Оглядываясь назад, мы понимаем, что у тех спектаклей другой ритм, и сейчас их трудно смотреть. Театр не может оставаться таким академическим, тогда он не будет интересен людям, которые живут совсем в других реалиях. Зритель уже все понял, а ему будто говорят: «Ты точно понял?».
А.К.: Расскажите, следуете ли вы каким-либо театральным традициям? Возможно, есть что-то, что вы, сохранив, передаете из поколения в поколение?
А.Ж.: Это даже не формулируется словами. Просто мы стараемся, чтобы театр был домом. Чтобы как артистам, так и зрителям здесь было хорошо, а спектакли были человеческие и живые. Как мы считаем, это то, что тянется еще с момента основания театра — в меру сил каждый пытается поддерживать эту атмосферу и отношения. Это такой тонкий момент, потому что приходят разные люди с разными амбициями. Все должно как- то перемешаться. Заманить большими деньгами мы не можем, поэтому мы предлагаем творчество, чтобы человеку было интересно и хорошо здесь, чтобы его сюда тянуло.
А.К.: Насколько вообще театралы суеверны?
С.: По-разному. Это зависит от человека. У нас есть актеры, которые не едят за 3-4 часа перед выходом на площадку. Кто-то не моет голову. У кого-то есть ритуал перед выходом на сцену. Еще нельзя, например, играть в своей обуви. Бывает, что необходимо заменить костюм. Например, старые и непрезентабельные джинсы нужно поменять на новые. И первое время очень непривычно, некомфортно. Объяснить это невозможно.
А.К.: Есть ли у вас любимый спектакль? Что рекомендуете посетить нашим читателям?
А.Ж.: Если смотреть по зрительскому интересу, то это спектакль «Над пропастью во ржи». Он уже много лет держит пальму первенства. Вообще, те спектакли, которые нам не нравятся или не получились по разным причинам, мы стараемся не играть. Но если ты не рекомендуешь друзьям спектакль, который идет в театре, то это одна из причин его снятия. Это значит, что что-то в нем не так. Стесняться позвать людей на постановку — это стыдно. Ты понимаешь, что участвуешь в чем-то не очень хорошем. Такое ощущение, что ты обманываешь людей, играя плохой спектакль, но делаешь вид, что он хороший. Хотя я понимаю, что идеального вообще ничего не бывает.
С.: Спектакль — это такой живой организм. Сегодня получилось, а следующий спектакль, например, нет. У зрителей опять же бывают разные настроения и эмоции. У нас тоже бывало по-разному — мы, зная предпочтения человека, советовали ему спектакль, а вышло так, что ему он категорически не понравился. Потом он приходит, смотрит еще раз, и уже другая реакция. Значит, что-то было с настроением.
-
Сергей Гвоздев | Олег Мендельсон | Анатолий Журавин
А.К.: У вас есть любимая роль? От чего зависит, сколько на неё тратится энергии?
С.: Бывает, что вообще ничего не делаешь на сцене, а со спектакля выходишь весь мокрый. На следующий день тебя будто палками били. Но это не значит, что роль не нравится. Ты во время репетиции влюбляешься в нее. Даже играя даже самого последнего негодяя, ты должен его защищать, ведь у него есть своя правда.
А.Ж.: Есть роли, энергозатратные и менее энергозатратные. Чем больше ты выкладываешься, тем больше получаешь обратно. Бывают разные варианты, но если я чувствую, что это находит отклик, и со зрителем устанавливается контакт, то испытываю приятную усталость. Люди ради этого и приходят в театр. Чтобы не только взять энергию, но и отдать ее. Для этого мы и выходим на сцену, иначе зачем?
С.: Тогда непонятно для чего это, ведь денег много не заработаешь. Если ты не получаешь удовольствия, лучше тогда вообще не работать. Когда была пандемия, мы играли на 25 процентов при нашем зале в 80 мест — у нас сидело двадцать зрителей. Нам это было никак не выгодно, но на вопрос, будем ли играть, все отвечали, что будем. Такое понимание было со стороны артистов и зрителей, поэтому казалось, будто мы делаем очень правильное дело.
А.К.: Есть ли у вас какие-либо планы на ближайшие годы? Может, есть постановки, которые хотелось бы реализовать?
С.: В театре есть традиция — о своих планах никто не рассказывает. Но сейчас необходимо искать в себе силы и ресурсы, чтобы уйти от быта и просто творить. Для меня и многих моих коллег это непросто.
ОФИЦИАЛЬНЫЙ САЙТ ТЕАТРА
ОФИЦИАЛЬНЫЙ INSTAGRAM