Русский след в моде: «Русские сезоны» Сергея Дягилева

Легендарный Восточный экспресс, отправившийся из Парижа в Константинополь в 1883 году, открыл европейцам совершенно новый сказочный мир. Теперь они могли с комфортом путешествовать, останавливаться в великолепных отелях Pera Palas и Hotel de Londres в константинопольском районе Пера и привозить из поездок экстравагантные находки: турецкие ковры ручной работы, посуду с восточными орнаментами, пестрые оттоманки и редкие, замеченные где-то на шумных и многолюдных базарах, старинные украшения.

На протяжении тридцати лет Восток, притягивающий своей «чужеродностью», оставался чем-то далеким и даже диким для средних жителей европейских государств — путешествия были доступны исключительно представителям высшего и крайне искушенного общества, жадных до приключений и острых ощущений. Но ситуация изменилась с приходом, как это ни странно, русских, а именно «Русских сезонов» великого импресарио Сергея Дягилева. Как обычно бывает, художники интуитивно первыми улавливают малейшие волнения в обществе, трансформируют и переосмысляют витающие в воздухе настроения и собирают их воедино в своеобразный творческий акт.

«Русские сезоны», проходившие в Париже с 1908 до 1929 года до самой смерти Дягилева, стали настоящей эстетической революцией, оказавшей огромное влияние на мировое искусство и, в частности, моду. Долгое время Восток ассоциировался именно с Россией, которая была так же неизвестна и непонятна европейцам, как страны Западной Азии, Африки, Китай, Япония или Индия. До сих пор для России актуальным остается вопрос о причислении себя либо к Азии, либо к Европе. Это фундаментальное размышление занимало умы российской интеллигенции и в начале прошлого столетия, когда Россия стремилась наравне с Францией и Великобританией расширить свое влияние на востоке и стать азиатским колониальным государством. При одном отличии — европейские державы были озабочены распространением собственной культуры на чужих землях в то время, как Россия перенимала часть иностранных традиций и философий, интерпретируя их и закрепляя в собственной идентичности.

Сюжеты большинства постановок «Русских сезонов» разворачивались на землях Персии, Кавказа, Турции и Центральной Азии — государств, где в тот или иной период истории происходило столкновение и взаимопроникновение культур России и Востока. Сергей Дягилев со свойственной ему элегантностью, без какой-либо революционности и напыщенности, показал Европе истоки российской самобытности, которая сформировалась под воздействием восточных цивилизаций. Отождествляя Россию с Востоком, импресарио в точности попал в запросы жаждущих новизны и диковинности парижских зрителей. Созданный им миф популяризировал отечественную культуру на Западе, дав начало моде на все русское.

Организуя собственную труппу, Дягилев был полон решимости реформировать традиционное балетное искусство. Он был убежден, что классические постановки однообразны, они воздействуют на зрителя лишь частично. Творческий акт должен быть всеобъемлющим, требующим от зрителя полного включения. Привлекая к работе близких по духу художников-новаторов, не боящихся экспериментировать и шокировать, Дягилев перевернул устоявшиеся балетные и театральные каноны. С подачи гениального хореографа Михаила Фокина академический и технический танец обрел небывалую чувственность и свободу с налетом восточного декаданса. Первые постановки «Русских сезонов» 1909 года в Париже произвели фурор — Дягилев, Фокин и звезды балета Павлова, Карсавина, Нижинский стали самыми обсуждаемыми персонами светского Парижа.

Особое значение в дягилевских балетах имели костюмы и декорации. Прежде сценическая обстановка была лишь неприметным фоном, оставляющим главенствующую роль мастерству танцовщиков, а костюмы — униформой, подчиненной традиции. Дягилев хотел создать некий симбиоз всех составляющих театрального представления, каждая из которых была бы самостоятельным произведением искусства, но работающим на общую цель. Человеком, привнесшим наибольший вклад в визуальное оформление «Русских сезонов», был Лев, или Леон, Бакст. Будучи художником-экспериментатором, он стремился расширить границы творчества или вовсе стереть их, что вполне совпадало с намерениями Дягилева. Представления русского балета отличались не только уходом от традиционного хореографического стиля и необыкновенной эмоциональностью, но и выбором зачастую очень чувственных и даже эротических тем и утрированно-насыщенным визуальным оформлением. Присоединившись к коллективу «Русских сезонов» в Париже в 1910 году, Бакст создавал костюмы и декорации, которые способствовали созданию цельного эффекта от сценического действия. Эскизы, которые художник рисовал на моделях в движении для придания им большего динамизма, были выполнены в пестрых оттенках и прославились своими смелыми цветовыми сочетаниями с вкраплениями элементов Арт-нуво. Его костюмы одновременно включали западно-азиатские, индийские, балканские, древнеафриканские, русские и древнегреческие черты. Он никогда не сосредотачивался на каком-либо одном цвете или орнаменте, его творчество — это всегда причудливая фантазия, поражающая воображение своей многогранностью.

Первые «Русские сезоны» пронизывала всепоглощающая русскость. Сюжеты из народных сказок и фольклорные мотивы, элементы исконно русского творчества такие, как русский танец шутов в «Павильоне Артемиды», талантливо смешивались с восточно-азиатскими чертами в декорациях и костюмах: тюрбаны с павлиньими перьями, накидки со стразами, роскошные жемчуга и золотые ожерелья, розово-зеленые одежды артистов кордебалета, вид сверху на которые напоминал узоры абиссинских ковров. Образы, воплощаемые на сцене, явно транслировали мысль о том, что все русское — это часть восточного, а восточное есть неотъемлемая составляющая всего русского.

Леон Бакст перевернул восприятие цветовой палитры и традиционных сочетаний. Оранжевое с черным, зеленое с желтым, лиловое с малиновым — новая дань Русских сезонов мировой моде. Необычная для европейцев комбинация кобальто-синего и яркого зеленого, воспроизведенная Леоном в декорациях «Шахерезады» — это вполне привычное и даже каноническое цветовое сочетание, распространенное в искусстве Востока. Впоследствии ювелирный Дом Cartier, вдохновившись работой художника, совместил в одном изделии сапфиры и изумруды, что с тех пор считается своего рода отличительным знаком бренда.

Театральность костюмов достигалась также за счет необычного выбора тканей и разнообразных декоративных элементов. Заточенных в корсеты, короткие пачки и обтягивающие трико танцовщиков Бакст переодел в летящий тюль и открывающий тело шифон, отороченный мехом и усыпанный кристаллами. Легкие драпированные юбки спускались до пола, накидки и шарфы создавали магический эффект во время прыжков и поворотов — словно балерина, подхваченная дуновением ветра, парит по воздуху, вовсе не касаясь пола. Общее ощущение легкости, чего-то сказочного, интимного и чувственного, далекого и желанного пленяло и завораживало требовательных парижских зрителей, желающих непременно забрать часть этого волшебства с собой. Так, гардеробы модниц и светских дам наполнялись причудливыми головными уборами, накидками и шелковыми платьями, декорированными перьями и стразами, роскошными ювелирными украшениями, инкрустированными драгоценными камнями.

Влияние «Русских сезонов» на искусство XX века сложно переоценить. Выдающийся главный редактор американского Vogue Диана Вриланд вспоминала вклад Дягилева следующими словами: «Этот мужчина расщепил атом! Его влияние на Париж оказалось всеобъемлющим. Предыдущая эдвардианская эпоха обладала твердостью стали. Ей предстояло длиться, пока не грянет нечто. Что ж, это нечто грянуло и смело на своем пути все, включая моду, потому что мода — часть общества и часть жизни». Сценические декорации повсеместно проникли в парижские, и не только, дома. Интерьеры оформлялись в стиле восточного декаданса: расшитые ковры, большие атласные подушки с кисточками, оранжевые абажуры, без которых сложно представить любую квартиру времен СССР. Успех «Русских сезонов» отразился и на косметической отрасли. Огромным успехом стали пользоваться «восточные» ароматы — пряные, глубокие, «гаремные». Особый тип макияжа, сошедший с театральных подмостков — затемненные дымчатые глаза, ярко-красная помада, слегка смуглая кожа — можно было увидеть на каждой звезде немого кино.

Мир Сергея Дягилева — это своеобразное размышление гения о судьбе России. Визионерское чутье привело его к выводу, что задача российской культуры — это занять место посредника между Европой и Азией, стать проводником между полярными мирами. Этот вопрос актуален и в разрезе понимания отечественной моды, которая на протяжении нескольких десятилетий находится в поиске собственного пути. Нам все еще предстоит ответить на него. Но, оглядываясь назад, вспоминая то, что создавалось до нас такими людьми, как Сергей Дягилев и Леон Бакст, становится гораздо легче смотреть вперед. Появляется смелость и уверенность, стремление создать свой мир. Возможно, этот мир будет не лишен той свободы, сказочности, всепоглощающей чувственности и любви, в которую верил легендарный импресарио, открывший для европейцев таинственную Россию, а для россиян — их собственную не менее загадочную историю.