Дети солнца

Режиссер Николай Рощин вычищает пространство сцены. Из всех сценографических приемов — стерильно-белый дощатый помост, десяток железных кроватей, барская ванная на львиных ножках да огромный, словно дамоклов меч, столб с мигающим фонарем. Вокруг этого, выхваченного светом мирка, непроглядная тьма. Ощущение, будто дом Протасовых превратился в парящую в вакууме больничную палату: шаг с помоста — и ты исчезнешь. Воздух тут разрежен, пропитан одиночеством и бессмысленностью происходящего.

Слева на сцене на голых кроватях — серо-черный народ вповалку. Словно ростра чумазого корабля впереди этой ватаги —мертвенно-бледная нянька Антоновна (Елена Немзер). С правой стороны сцены — карикатурно-нервная интеллигенция во главе с озабоченным опытами Павлом Протасовым (Иван Волков).

Между народом и интеллигенцией, как водится, пропасть, и фигуральная, и вполне реальная. Сцена рассечена глубоким темным провалом с тоненьким переходом у самой авансцены. Два мира, которые существуют параллельно, говорят на разных языках и живут абсолютно разные жизни. Но в колбе истории их взбалтывает всех вместе все чаще и чаще.

Конечно, Рощин не был бы собой, если бы не добавил сарказма в эту, как часто говорят, "чеховскую по духу" историю. Тут не жалко никого, и нет сострадания ни к кому. Грязная, в лохмотьях, вечно пьяная челядь протасовского дома либо дерётся, либо плетется по барским поручениям, либо, подпирая друг друга, сидит серой массой на кроватях. А мертвенно-бледная нянька Антоновна стальным голосом вещает, что "только у мертвеньких и порядок на кладбище-то".

Зацикленная на себе, инфантильная интеллигенция все время говорит, говорит и говорит. Причем это такие разговоры ради разговоров. Решений тут никто не принимает, да и принимать не собирается.

Павел Протасов падает лицом в кровать (в прямом смысле) при любых трудностях, в остальное время трясет лаборантскими колбами и поглощен только ими.

Его жена Елена тоже ставит опыты, только над людьми, пытаясь растормошить мужа. Ее мирок — это роскошная ванная, в ней она "киснет" все действие. И даже не вылезает оттуда, чтобы объясниться в любовном треугольнике с мужем и художником Вагиным. Так они и обнимают мокрую Елену прямо в ванной с двух сторон.

Сестра Протасова Лиза мучает своими речами адекватного, но к несчастью влюбленного в нее Чепурного. А сестра Чепурного Меланья недвусмысленно намекает Павлу Протасову на готовность хоть сейчас прыгнуть ему в руки. В таком антураже мутного благородства разговоры Протасова и Ко о детях солнца и прекрасном будущем звучат совсем неубедительно.

Прекрасная труппа Александринки отыгрывает всю нелепость происходящего с нарочитым утрированием. Зал часто смеётся и действие катится легко, словно мячик под горку. Но когда чуть абстрагируешься от шуток и смотришь на историю целиком, то очевидно, что к финалу фурункул нерешённых противоречий между героями вскроется.

Помните, что ещё Чехов говорил, что если на сцене есть ружье, то оно обязательно должно выстрелить. В "Детях солнца" ружьём стал огромный фонарный столб. Когда начинается потасовка между прислугой и господами, столб завалят бунтовщики, и на сцене воцарится кромешная тьма. Тут бы и финал. Но у спектакля есть ещё и многозначительный пролог.

И в этом прологе впервые за два часа действия звучит музыка! Она написана артистом Иваном Волковым специально для спектакля, он же и дирижирует небольшим оркестром. А на огромном экране подробно транслируются картины Вагина о детях солнца (автор картин актриса Елена Немзер). По сути это две подробные, яркие работы, написанные в духе неопримитивизма, с явной отсылкой

к "Кораблю дураков" кисти Босха.

Меня картины не впечатлили. Но само режиссерское решение этой сцены — то как, чёрное солнце с картины-экрана разрастается, поглощает свет, финальный стук огромного молота — было запоминающимся и сильным! И на десяток секунд перед аплодисментами в зале повисла та самая тишина осознания и включенности, за которую я очень люблю театр.